 |
|
БИБЛИОТЕКА |
| Библиотека | Правдивые дрессировщицкие рассказки | О пижонстве |
| О пижонстве Выпендрёж отличается от пижонства, как авантюра от аферы. Выпендрёж — это проявление куража — того необходимого настроя, состояния духа, без которого не бывает по-настоящему красивой дрессировщицкой работы. А когда она красива? Когда сложна, когда на грани фола, но при этом риск просчитан или предугадан до мелочей. Когда мастер управляет ситуацией, которая, как показалось бы стороннему наблюдателю, не может уже оставаться подконтрольной. То есть, эффектный выпендрёж без сучка и задоринки — черта работы профессионала. А пижонство произрастает не из куража, не из неодолимого стремления к совершенству, но из самоуверенности, из гонора, либо из пофигизма. Оно лишь только на первый взгляд сходно с выпендрёжем. Пижон не владеет в полной мере интуицией и расчётом, а надеется на ту кривую, которая вывезет. Уповать же надо на предусмотрительность и мастерство, а не на одно только случайное везение. Потому пижон может провалиться и опозориться в самой обыденной ситуации. В пижонстве нет надёжности. Пижон, который таков по складу своей личности, ощущает свою несостоятельность и зачастую натужно выпячивается не в сложном, не там, где можно оценить высокий класс работы, а на дешёвке, на банальном. Ему никогда не хватает скромности и здоровой самооценки. Так, например, дрессировщик, хвастающий своими шрамами, оставленными на нём собаками тогда, когда можно было с тем же результатом обучения обойтись без единой царапины — типичный пижон. Настоящий профессионал стыдится своих ошибок. Пижонство — свойство дилетанта, который хочет казаться профессионалом. 1 В Кирово-Чепецке общегородским праздником был День химика. Как сейчас — не знаю, но тогда он отмечался почти всеми кирово-чеп... (чепчиками? чепцами? а вот и неправильно — чепчанами!), потому что значительная часть городского населения трудилась на химическом комбинате, а не менее значительная, по причине разногласий с советским законодательством, пребывала на «химии». И немного было семей, в которых хоть кто-нибудь не относился бы к той или иной причастной празднику категории. На таких торжествах заведено предварять истинно народные гуляния всякими более культурными мероприятиями, не связанными напрямую с обычаем неумеренного потребления горячительных напитков. Наряду с самодеятельностью и спортсменами, для показательных выступлений иногда приглашали и собаководов из общественных организаций. Но поскольку о нас вспоминали в последнюю очередь (как правило, лишь когда выяснялось, что нужно заткнуть какие-то не предусмотренные сценарием дыры), то редко упреждали об этом заранее. А ведь показуха с собаками, какая бы ни была она простая, однако времени на подготовку всё равно требует. И вот, огорошенный за три дня до праздника такой новостью, заседал как-то актив общества «Содействие» и обдумывал программу выступления. За такой срок, все понимают, не то что стоящих номеров не подготовить, но даже и людей с приличными собаками собрать вместе невозможно. Но так или иначе, а выкручиваться надо. Решили ограничиться примитивом: для разогрева публики — одновременной работой щенков, благо они как раз обучение по курсу послушания заканчивают, ну и — основным блюдом — кусанину покрасивее надо изобразить, без неё никак. Любит народ атавизмы свои пещерные насытить, посмотреть на телесные терзания и лязг зубовный в исполнении ближнего своего и группы свирепых хищников. Не сомневаюсь, что в массе своей зрители предпочли бы на месте собак видеть берберийских львов. Увы, за неимением последних, а также ввиду неумолимого прогресса общечеловеческой морали, им приходится довольствоваться лишь нашим нынешним, слишком цивилизованным и хилым, эрзацем гладиаторского единоборства, где кровь может пролиться только и исключительно случайно. Но ведь надежда остаётся! Опытным путём определено и многочисленными наблюдениями установлено: народу можно любой красоты и сложности показуху предложить, но если не будет в ней «кусачек», то невелика в его глазах цена будет этой показухе. Что тут поделаешь, всякий релаксирует в меру недостатков своего воспитания и наследственности, и данный выбор ещё не из худших. Как гласит вечно живая мудрость, «чем бы дитя не тешилось, лишь бы не», а далее по вкусу: героином, однополой любовью, политикой, ядерным чемоданчиком... В общем, альтернатив в избытке. Но руководству клуба углубляться в социально-моральные проблемы ни к чему, для нас главное то, что надо угождать публике, потакать её пристрастиям — тогда и без качества можно обойтись. Этот основной закон шоу-бизнеса и в ту пору был прекрасно известен в любом клубе служебного собаководства. И, естественно, дрессировщики, которые занимались показухами, никогда не отнимали у народа его последней надежды на кровопролитие — самим невыгодно. Кого будут кусать, это понятно — меня. А кто? Давайте, говорят, Иргу попробуем. Ирга — матёрая «немка», не шибко ладно скроенная, но зато из очень прочного материала. А башку её из-за размеров иначе как чайником и не называют. Пару клыков к тому времени она себе уже наполовину обломала, но радости кусаться от этого не утратила. Давно её, правда, по-серьёзному не проверяли, да и скоростью атаки она никогда не отличалась, однако челюсти у неё что надо. Одно плохо — защитный рукав поистрепался, совершенно непрезентабельно выглядит, стыдно с таким на люди выходить. «Ничего, — думаю, — сошью другой. Хороший — не успею, но чтобы разок сработать под собачкой хватило, какой-никакой сварганю». И сварганил, именно что «какой-никакой», на скорую руку. Мы как раз на питомник новый дрессировочный костюм получили. А эти дрески тогда стали делать ну до того пакостно, совсем не так, как раньше. Прежние-то крыли толстенной парусиной, ваты на подкладку тоже не жалели и прошивали на совесть настоящим льняным суровьём. Оно, конечно, всё равно не современная синтетика, но запас прочности был изрядный — рукава и штанины поначалу еле гнулись, приходилось палками полдня расколачивать, чтобы пользоваться можно было. А потом, по мере того, как экономика становилась всё более экономной, парусину заменили хлипким брезентиком, ваты здорово поубавили, вместо суровых ниток стали использовать обычные, какими рубашки шьют. Дошли до того, что по скаредности и припуска на швах не предусматривали, и немало из-за этого было случаев, когда собака первой же хваткой отрывала напрочь рукав, оставляя фигуранта в состоянии крайнего недоумения и повышенной опасности. В общем, ситуация как в советском автомобилестроении с выпуском «жигулей»: первая партия — катайся на здоровье; а тем добром, что потом начинали гнать на поток, без превентивного ремонта мог пользоваться только доверчивый дурак или самоубийца. Вот и у нас, в служебном собаководстве, идиотов да мазохистов вращалось не то чтобы очень уж много, а поэтому дрескостюмы сразу по получении пускались в творческую переработку: тут подшить, там усилить... Взял, значит, я штаны от этого костюма, одну штанину в другую продел — чем не защитный рукав? Кусок войлока между штанинами вставил, поближе к локтю. Надо бы подложить и второй, чтобы кисть понадёжнее прикрыть, да возиться не хотелось. «И так, — думаю, — сойдёт. Если на встречной атаке собака ударит в локоть и попадёт по нерву — удовольствий на полчаса точно хватит. А кисть, ну уберу кисть, разве ж не успею?». Подшил всё быстренько, лямочки-тесёмочки приладил и прочее. На всякий случай проверил свежеиспечённый продукт на молодых кобелях (старых — ну в баню: порвут ещё, потом опять сиди с иголкой!). Пробивают чувствительно, конечно, особенно как раз на кисти. Но терпеть можно. С тем назавтра и пошел на показуху. А мероприятие на футбольном стадионе. Стадион переполнен. Публика, в основном, уже тёпленькая. Собак завидели, шумят, крови жаждут. Вот щенки под слабые аплодисменты отработали, пора и нам с Иргой на выход. Хозяйка держит её у одних ворот, я бегу от других. Прикидываю, как бы это нам с жучкой встретиться точно в середине поля. Рассчитал расстояние, махнул стеком — Иргу по этому сигналу отпустили, и полетела она, да с таким небывалым у нее азартом, что я даже удивился: во, раскочегарилась старая плесень! Прибавляю ходу, чтобы всё-таки в центре поля с собакой столкнуться, кричу, прутом над головою размахиваю. Тогда общепринято было встречать собак на быстром беге, лоб в лоб, жёстко, а не как сейчас — с уходом в сторону, мягким приёмом, разворотом под собаку и «дорожками» (для неосведомлённых: «дорожкой» называется фортель, привнесённый в дрессировку, похоже, из области балетного искусства, когда фигурант в момент хватки доворачивается на собаку так, что оказывается бок о бок с ней, а затем, осторожно приглаживая ей шерсть той мухобойкой, которую нынче принято использовать вместо стека, бежит на пару с собакой несколько метров по прямой). Очень ценились овчарки, которые при сближении с фигурантом не тормозят, а наоборот, наддают скорости и вылетают на него дальним и высоким прыжком с трёх, а то и с четырёх метров. Но собак с таким прыжком в самых лучших из рабочих — старых восточногерманских линиях было немного. А высшим классом считалось, если собака, изогнувшись в броске, ухватит крепко за плечо и, пролетев своим корпусом мимо, закрутит фигуранта в пируэт и уронит на землю. Или, ещё лучше, если протаранит так, что у фигуранта ноги вперёд вылетают и шмякается он на пятую точку опоры, а то и на спину. Но Ирга, как и почти вся её родня, работает без прыжка. Поэтому, чтобы эффектно смотрелось, надо принять её очень точно, почти до сантиметра, на приподнятый локоть и только в последний миг немножко отклонить корпус от прямого удара. А тут я вижу, что этот раззадоренный сучий потрох явно ошибается с прицелом. Дистанции осталось всего ничего, и если не поберечься, то Ирга с разлёту проскочит под рукавом и влепится мне в живот. Поскольку мне по ряду причин претит подобное развитие событий, я несколько сбавляю обороты и начинаю прежде времени уходить в сторону. Ирга в ответ меняет траекторию своей атаки, и в следующее мгновение... А в следующее мгновение у меня в глазах темным-темно! На трибунах стоял ор, и вряд ли кто слышал, как орал я. А я орал, потому что в полном соответствии с законом подлости и Паркинсона, эта гадюка семибатюшная, змея подколодная поймала меня за ту самую кисть, которую неохота мне было накануне защитить получше, прикрыть лишним куском войлока. Через долю секунды прихожу в себя, но пребываю при этом, как выясняется, в более горизонтальном положении, нежели ранее. Приподнимаюсь на три конечности. Четвёртую, которая в рукаве, Ирга мне не отдаёт, тянет, зараза, к себе. Вижу, подбегает испуганная Флюра, Иргина хозяйка, лицо у нее белое, глаза по восемь с половиной копеек. Кричит: — Ирга, фу! Рядом! Ирга — девочка покладистая: выплюнула меня послушно, хоть и с сожалением, и села у хозяйкиной ноги. Некоторое время меня не покидало ощущение, будто кто-то только что зажал мою руку в слесарные тиски и от души крутанул вороток. Потом кисть просто онемела. Я стряхнул рукав, глянул на неё: ну да, слегка раздавленная, немножко ободранная. Пальчики сгибать-разгибать ещё с четверть часа другой рукой пришлось. Недооценил, ох недооценил я Иргину хватку. Под восторг трибун идём к выходу. Нас встречает, пытаясь перекричать шум, встревоженный организатор: — Ну что, что-то не получилось, сорвалось? — Да с чего вы взяли? Всё получилось. Вот только — гораздо лучше, чем кое-кому хотелось бы! ... Теперь, спустя почти двадцать лет, думаю: ну что мне мешало сразу сшить рукав как следует, или, в конце концов, загодя проверить и атаку Ирги, и надёжность рукава? Ответ один — пижонство. На «авось» понадеялся. 2 Нет-нет, нельзя несерьёзно и безоглядно относиться к собаке, которая по-настоящему умеет кусаться, и особенно если она собирается цапнуть не абстрактного кого-то, а вполне конкретного тебя. То ли годом, то ли двумя позже отправились мы небольшой компанией поглазеть на выставку, которую проводил захиревший к тому времени по причине неконкурентоспособности досаафовский клуб. Сидим мирно, пьём пиво, никого не трогаем. Только ловим, конечно, косые взгляды, потому как неспроста захирел тот клуб, а при самом активном содействии нашего «Содействия». По всем правилам хорошего тона, досаафовцы, перед началом работы рингов и в перерывах, для привлечения, как водится, зрителей и пропаганды своей деятельности, проводят показательные выступления. И всё бы ничего, да только собак, которые для показухи годятся, у них в клубе всего две. Вот этих двух и пускают на задержание то этак, то так. Собачки, надо сказать, в атаке смотрятся вполне и вполне: бегают быстро, прыгают неплохо и кусают высоко. Правда, и веса, и силы у них маловато, по каковой причине фигурант как может им подыгрывает, всякий раз при нападении на него не очень умело, но старательно падая, а иногда и кувыркаясь. Фигурант этот, Вова, высокий и румяный юноша с насквозь прозрачными глазами, в общении весьма нетерпимый и вспыльчивый, а уж самолюбивый — еще похлеще, чем я был в его возрасте. Независимо от того, знает или не знает, всегда всё упрямо делает по-своему, и нет, кажется, такого поворота, на котором бы его не заносило. Разумеется, уже считает себя большим специалистом. Дрессировочный рукав на Вову надет не самый крепкий, но с учётом качества принимаемых собачек, хватит ему и такого. Бегает себе Вовочка и бегает, падает да и падает — ну и леший с ним, нам-то какое дело! Мы гораздо похуже фигурантов видывали, которые и на его уровне стуфтить бы не смогли. Так что даже не смеёмся громко, хотя есть над чем. Одна из кусающихся-то собачек — Вовочкина, да и другая его прекрасно знает, так что это всё игра на публику, к тому же не в лучшем исполнении: то поторопится фигурант упасть, то наоборот, запоздает. Но вдруг откуда-то сзади, малость пошатываясь, выходит не ахти какой трезвый Витя, человек с характером прямым, тяжёлым и размашистым, как у Стеньки Разина, и контрастным ничуть не менее, чем у атамана Кудеяра. При определённых обстоятельствах он вполне мог бы олицетворять собою тот самый пресловутый русский бунт. А на поводке у Вити его «альтер эго» Осман, немецкая овчарка, в очень многом напоминающая крокодила — и обликом, и нравом. Топор, или лом, или ружьё сделали Османа колченогим — я уже не припомню, но нимало не сомневаюсь в окольно достигавших меня слухах, что со всеми перечисленными инструментами, находившимися в чужих руках, он в разное время чересчур близко знакомился, и что знакомства эти всегда гораздо дороже обходились как раз обладателям инструментов. Речь правдолюбца Вити, от души приправленная подходящими ко всем случаям жизни русскими устными выражениями, была по обыкновению немногословной: — И чё ты (...) мне тут (...) показываешь? — обратился он к фигуранту. — Ты (...) вот под Османа сходи. Осман, явно одобряя мнение хозяина, со спокойным интересом повернул к Вове свою нелепо длинную, испещрённую вдоль и поперёк шрамами всевозможной конфигурации, здоровенную морду. Вовочка не стерпел грубых слов, зарделся от обиды: — Ну и что? Ну и схожу! Мы, конечно, не друзья досаафовцам, но раз такое дело, скорее вскочили — и к ним. Слово не воробей, и мальчишке, переполненному глупой гордостью, понятно, сдержать его придётся. Но как-то без кровопролития хотелось обойтись, хотя бы без особого. Мы и давай уговаривать Витю и ничего ещё не понявшего Вовочку, чтобы Османа пускали не более чем с двадцати шагов. Слава Богу, уговорили. Обычная средняя собака чем дальше бежит, тем слабее атакует — на бегу запас ярости у неё выгорает. Потому настоящая проверка характера, как было в ту пору на гэдээровском «кёрунге», делается только при дальнем пуске — с девяноста метров. А таким хладнокровным бойцам, как Осман, два десятка шагов или две сотни — нет никакой разницы. Только знаем мы, что если вблизи — то сможем ещё упросить Витю, чтобы собаку отозвал поскорее. А будет пуск дальний, Витя, и в трезвом-то виде не терпящий никакой фальши, не упустит случая, ну, не скажу — поиздеваться, а так, слегка поглумиться, и спешить уж точно никуда не станет. И хорошо тогда, если Осман, давно познавший вкус живого мяса, просто порвёт, а не покалечит, а то и не выпотрошит слишком самонадеянного фигуранта. Ему на это пары лишних секунд за глаза хватит. Пустили. Вовочка готовится принять Османа в лоб, с ударом до хватки, и ладно ещё, не бежит, а идёт к нему навстречу. А этот убивец неспешно и почти лениво скачет, хромая на все четыре ноги, и только в последний момент неожиданно и резко маханул с такой прытью, что не успел Вовочка приложиться к нему стеком. И чему мы все потом удивлялись, что не только опытным и могучим противником оказался Осман — в этом ни у кого, кроме Вовочки, никаких сомнений и прежде не возникало — но ещё и чертовски благородным. С его-то людоедской славой! Как только захлопнул он свою мясорубку (а вернее сказать — костоломку) на рукаве да тряхнул чуть головой, так сразу и понял, да и мы все тоже поняли: достал. Ну и держит себе рукав, негромко порыкивает в порядке предупреждения дальнейших эксцессов, а добивать и не думает. Хотя — вот он, клиент: спёкся мгновенно, бери его голыми руками. Стоит Вовочка бледнее бледного, ручки опустились, глазки в кучку, и не то что дёрнуться, а ни вздохнуть, ни охнуть не может. Совместными усилиями растормошили мы Витю, отозвал он нехотя Османа. Вытащили тогда абсолютно никакого Вовочку из рукава, посмотрели: как и следовало ожидать, ни одной дыры нет. Просто сжал Осман с жуткой силой свои крокодильи челюсти, вот тебе и болевой шок. Синяк, конечно, на все предплечье... Глянул на это исподлобья Витя, пробурчал себе под нос: — А не будет выпендриваться! ...Нет, неправ, неправ был Витя: никакой это не выпендрёж, а самое что ни на есть пижонство! Что я с показухой вляпался, что Вовочка, что «авось», что «небось» — никакой по сути разницы. О таких пижонах, как мы тогда, в старом анекдоте и сказано: «летать не умеют, а туда же — выпендриваться!». |
| Предыдущий рассказ | Содержание | Следующий рассказ |
 |
 |
Есть вопросы? Ответы — на нашем форуме! |
||||
|
||||||
